Эти письма до адресатов так и не дошли. Немецкое командование конфисковало их. Прочитав их, вы поймете, почему.
На фотографии советский солдат конвоирует пленного немецкого офицера.
"Нет, отец, Бога не существует, или он есть лишь у вас, в ваших псалмах и молитвах, в проповедях священников и пасторов, в звоне колоколов, в запахе ладана, но в Сталинграде его нет. И вот сидишь ты в подвале, топишь чьей-то мебелью, тебе только двадцать шесть, и вроде голова на плечах, еще недавно радовался погонам и орал вместе с вами «Хайль Гитлер!», а теперь вот два пути: либо сдохнуть, либо в Сибирь"
"Сталинград — хороший урок для немецкого народа, жаль только, что те, кто прошел обучение, вряд ли смогут использовать полученные ими знания в дальнейшей жизни";
"Русские не похожи на людей, они сделаны из железа, они не знают усталости, не ведают страха. Матросы, на лютом морозе, идут в атаку в тельняшках. Физически и духовно один русский солдат сильнее целой нашей роты";
"Русские снайперы и бронебойщики - несомненно ученики Бога Они подстерегают нас и днем и ночью, и не промахиваются.58 дней мы штурмовали один - единственный дом. Напрасно штурмовали… Никто из нас не вернется в Германию, если только не произойдет чудо. А в чудеса я больше не верю. Время перешло на сторону русских";
"Разговариваю с обер-вахмистром В. Он говорит, что борьба во Франции была более ожесточенной, чем здесь, но более честной. Французы капитулировали, когда поняли, что дальнейшее сопротивление стало бесполезным. Русские, даже если это безрезультатно, продолжают бороться... Во Франции или Польше они бы уже давно сдались, считает вахмистр Г., но здесь русские продолжают фанатически бороться";
"Моя любимая Цылла. Это, право говоря, странное письмо, которое, конечно, никакая почта не пошлёт никуда, и я решил отправить его со своим раненым земляком, ты его знаешь - это Фриц Заубер... Каждый день приносит нам большие жертвы. Мы теряем наших братьев, а конца войны не видно и, наверное, не видеть мне его, я не знаю, что со мной будет завтра, я уже потерял все надежды возвратиться домой и остаться в живых. Я думаю, что каждый немецкий солдат найдёт себе здесь могилу. Эти снежные бури и необъятные поля, занесённые снегом, наводят на меня смертельный ужас. Русских победить невозможно…";
"Я полагал, что война закончится к концу этого года, но, как видно, дело обстоит иначе… Я думаю, что в отношении русских мы просчитались";
"Мы находимся в 90 км от Москвы, и это стоило нам много убитых. Русские оказывают ещё очень сильное сопротивление, обороняя Москву... Пока мы придём в Москву, будут ещё жестокие бои. Многие, кто об этом ещё и не думает, должны будут погибнуть... В этом походе многие жалели, что Россия - это не Польша и не Франция, и нет врага более сильного, чем русские. Если пройдёт ещё полгода - мы пропали...";
"Мы находимся у автострады Москва - Смоленск, неподалёку от Москвы... Русские сражаются ожесточённо и яростно за каждый метр земли. Никогда ещё бои не были так жестоки и тяжелы, и многие из нас не увидят уже родных...";
"Вот уже более трёх месяцев я нахожусь в России и многое уже пережил. Да, дорогой брат, иногда прямо душа уходит в пятки, когда находишься от проклятых русских в каких-нибудь ста метрах...";
Из дневника командующего 25-ой армией генерала Гюнтера Блюментритта:
"Многие из наших руководителей сильно недооценили нового противника. Это произошло отчасти потому, что они не знали ни русского народа, ни тем более русского солдата. Некоторые наши военачальники в течение всей первой мировой войны находились на Западном фронте и никогда не воевали на Востоке, поэтому они не имели ни малейшего представления о географических условиях России и стойкости русского солдата, но в то же время игнорировали неоднократные предостережения видных военных специалистов по России... Поведение русских войск, даже в этом первом сражении (за Минск) поразительно отличалось от поведения поляков и войск западных союзников в условиях поражения. Даже будучи окруженными, русские не отступали со своих рубежей".
Вот как гитлеровцы описывали в дневниках и письмах домой свое продвижение по белорусской земле в 1941 году:
Рядовой 113-й пехотной дивизии Рудольф Ланге:
«По дороге от Мира (поселок) до Столбцов (райцентр Брестской области) мы разговариваем с населением языком пулеметов. Крики, стоны, кровь, слезы и много трупов. Никакого сострадания мы не ощущаем. В каждом местечке, в каждой деревне при виде людей у меня чешутся руки. Хочется пострелять из пистолета по толпе. Надеюсь, что скоро сюда придут отряды СС и сделают то, что не успели сделать мы».
Запись ефрейтора Цохеля (Висбаден, полевая почта 22408 В):
Другой фашист, обер-ефрейтор Иоганнес Гердер писал:
«25 августа. Мы бросаем ручные гранаты в жилые дома. Дома очень быстро горят. Огонь перебрасывается на другие избы. Красивое зрелище. Люди плачут, а мы смеемся над слезами».
1941-1942. Освобождение Калуги. Кровавый след фашистских разбойников
1942. Освобожденные советские территории. Расстрелянные гитлеровцами мирные жители
Из дневника унтер-офицера 35-го стрелкового полка Гейнца Клина:
«29 сентября 1941 года …Фельдфебель стрелял каждой в голову. Одна женщина умоляла, чтобы ей сохранили жизнь, но и ее убили. Я удивляюсь самому себе - я могу совершенно спокойно смотреть на эти вещи… Не изменяя выражения лица, я глядел, как фельдфебель расстреливал русских женщин. Я даже испытывал при этом некоторое удовольствие…».
Из дневника обер-ефрейтора Ганса Риттеля:
«12 октября 1941 г. Чем больше убиваешь, тем это легче делается. Я вспоминаю детство. Был ли я ласковым? Едва ли. Должна быть черствая душа. В конце концов мы ведь истребляем русских - это азиаты. Мир должен быть нам благодарным… Сегодня принимал участие в очистке лагеря от подозрительных. Расстреляли 82 человека. Среди них оказалась красивая женщина, светловолосая, северный тип. О, если бы она была немкой. Мы, я и Карл, отвели ее в сарай. Она кусалась и выла. Через 40 минут ее расстреляли»…
1942. Виселицы гитлеровских оккупантов для советских граждан. И еще встречаются такие придурки, которые считают, что немцы пришли в 1941 году к нам войной, чтобы досыта накормить баварскими сосисками и допьяна напоить баварским пивом…
Запись в блокноте рядового Генриха Тивеля:
«29.10.1941: Я, Генрих Тивель, поставил себе целью истребить за эту войну 250 русских, евреев, украинцев, всех без разбора. Если каждый солдат убьет столько же, мы истребим Россию в один месяц, все достанется нам, немцам. Я, следуя призыву фюрера, призываю к этой цели всех немцев… Из письма, найденного у лейтенанта Гафна: «Куда проще было в Париже. Помнишь ли ты эти медовые дни? Русские оказались чертовками, приходится связывать. Сперва эта возня мне нравилась, но теперь, когда я весь исцарапан и искусан, я поступаю проще - пистолет у виска, это охлаждает пыл… Между нами здесь произошла неслыханная в других местах история: русская девчонка взорвала себя и обер-лейтенанта Гросс. Мы теперь раздеваем донага, обыск, а потом… После чего они бесследно исчезают в лагере».
Из письма ефрейтора Менга жене Фриде:
«Если ты думаешь, что я все еще нахожусь во Франции, то ты ошибаешься. Я уже на восточном фронте… Мы питаемся картошкой и другими продуктами, которые отнимаем у русских жителей. Что касается кур, то их уже нет… Мы сделали открытие: русские закапывают свое имущество в снег. Недавно мы нашли в снегу бочку с соленой свининой и салом. Кроме того, мы нашли мед, теплые вещи и материал на костюм. День и ночь мы ищем такие находки… Здесь все наши враги, каждый русский, независимо от возраста и пола, будь ему 10, 20 или 80 лет. Когда их всех уничтожат, будет лучше и спокойнее. Русское население заслуживает только уничтожения. Их всех надо истребить, всех до единого».
Изданный Гитлером за пять дней до нападения на Советский Союз приказ, утверждавший право немецких солдат грабить и истреблять советское население, вменял офицерам в обязанность уничтожать людей по своему усмотрению, им разрешалось сжигать деревни и города, угонять советских граждан на каторжные работы в Германию.
Вот строки из этого приказа:
«У тебя нет сердца, нервов, на войне они не нужны. Уничтожай в себе жалость и сочувствие – убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик. Убивай! Этим ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее своей семьи и прославишься навеки», – говорилось в обращении командования нацистов к солдатам.
Из приказа командующего 123-й германской пехотной дивизией от 16 августа 1941 года:
«Рекомендуется прибегать к строжайшим мерам наказания, как-то: вешать казненных на площадях для общего обозрения. Об этом сообщать гражданскому населению. На виселицах должны быть таблицы с надписями на русском языке с примерным текстом «повешен тот-то и за тот-то».
Иван Юрьев, grodno-best.info
В апреле 1945 г. в концлагере Гарделеген эсэсовцы загнали в сарай около 1100 узников и подожгли. Некоторые пытались бежать, но были застрелены охранниками. В живых удалось остаться только 12 заключенным.
Европейская демократия против СССР. Фрагмент фильма «Иди и смотри»:
Фильм: «Иди и смотри»:
“Нет, отец, Бога не существует, или он есть лишь у вас, в ваших псалмах и молитвах, в проповедях священников и пасторов, в звоне колоколов, в запахе ладана, но в Сталинграде его нет. И вот сидишь ты в подвале, топишь чьей-то мебелью, тебе только двадцать шесть, и вроде голова на плечах, еще недавно радовался погонам и орал вместе с вами «Хайль Гитлер!», а теперь вот два пути: либо сдохнуть, либо в Сибирь”;
“Сталинград - хороший урок для немецкого народа, жаль только, что те, кто прошел обучение, вряд ли смогут использовать полученные ими знания в дальнейшей жизни”;
“Русские не похожи на людей, они сделаны из железа, они не знают усталости, не ведают страха. Матросы, на лютом морозе, идут в атаку в тельняшках. Физически и духовно один русский солдат сильнее целой нашей роты”;
“Русские снайперы и бронебойщики – несомненно ученики Бога Они подстерегают нас и днем и ночью, и не промахиваются.58 дней мы штурмовали один – единственный дом. Напрасно штурмовали… Никто из нас не вернется в Германию, если только не произойдет чудо. А в чудеса я больше не верю. Время перешло на сторону русских”;
“Разговариваю с обер-вахмистром В. Он говорит, что борьба во Франции была более ожесточенной, чем здесь, но более честной. Французы капитулировали, когда поняли, что дальнейшее сопротивление стало бесполезным. Русские, даже если это безрезультатно, продолжают бороться… Во Франции или Польше они бы уже давно сдались, считает вахмистр Г., но здесь русские продолжают фанатически бороться”;
“Моя любимая Цылла. Это, право говоря, странное письмо, которое, конечно, никакая почта не пошлёт никуда, и я решил отправить его со своим раненым земляком, ты его знаешь – это Фриц Заубер… Каждый день приносит нам большие жертвы. Мы теряем наших братьев, а конца войны не видно и, наверное, не видеть мне его, я не знаю, что со мной будет завтра, я уже потерял все надежды возвратиться домой и остаться в живых. Я думаю, что каждый немецкий солдат найдёт себе здесь могилу. Эти снежные бури и необъятные поля, занесённые снегом, наводят на меня смертельный ужас. Русских победить невозможно…”;
“Я полагал, что война закончится к концу этого года, но, как видно, дело обстоит иначе… Я думаю, что в отношении русских мы просчитались”;
“Мы находимся в 90 км от Москвы, и это стоило нам много убитых. Русские оказывают ещё очень сильное сопротивление, обороняя Москву… Пока мы придём в Москву, будут ещё жестокие бои. Многие, кто об этом ещё и не думает, должны будут погибнуть… В этом походе многие жалели, что Россия – это не Польша и не Франция, и нет врага более сильного, чем русские. Если пройдёт ещё полгода – мы пропали…”;
“Мы находимся у автострады Москва – Смоленск, неподалёку от Москвы… Русские сражаются ожесточённо и яростно за каждый метр земли. Никогда ещё бои не были так жестоки и тяжелы, и многие из нас не увидят уже родных…”;
“Вот уже более трёх месяцев я нахожусь в России и многое уже пережил. Да, дорогой брат, иногда прямо душа уходит в пятки, когда находишься от проклятых русских в каких-нибудь ста метрах…”;
Из дневника генерала Блюментрита: “Многие из наших руководителей сильно недооценили нового противника. Это произошло отчасти потому, что они не знали ни русского народа, ни тем более русского солдата. Некоторые наши военачальники в течение всей первой мировой войны находились на Западном фронте и никогда не воевали на Востоке, поэтому они не имели ни малейшего представления о географических условиях России и стойкости русского солдата, но в то же время игнорировали неоднократные предостережения видных военных специалистов по России… Поведение русских войск, даже в этом первом сражении (за Минск) поразительно отличалось от поведения поляков и войск западных союзников в условиях поражения. Даже будучи окруженными, русские не отступали со своих рубежей”.
Фашизм — эпидемия фанатического насилия, крови и разрушения. Гитлеру удалось довести немецкую нацию до дикого изуверства, ввергнуть ее в состояние психоза. Убедить немцев, будто они превыше других людей земли. Огромная, культурная нация в самом центре Европы, нация, давшая миру знаменитых философов, естествоиспытателей и поэтов, помрачилась. Развязала свои самые низменные, самые звериные инстинкты. Дошла до крайней черты социального вырождения, безрассудства и слепоты. Размеры и жестокость развязанной гитлеризмом войны во сто крат превосходят все, что знала мировая история до сей поры. И вот что писали немецкие солдаты домой.
Письма немецких солдат
Обер-лейтенант фон Ширах боится быть обойденным при дележе. В приказе по своему подразделению Ширах требует, чтобы награбленное сносилось в одну кучу и распределялось по заслугам: «Всякая добыча, - поясняет обер-лейтенант, - является собственностью вооруженных сил».
Заметьте, добыча! Принадлежали, к примеру, штанишки мальчику Ване, а теперь они составляют собственность немецких вооруженных сил. И самовар тетки Аксиньи. И поросенок, выкраденный из колхозного свинарника. И золотой зуб, выбитый у старого учителя. Спасибо, герр обер-лейтенант, за юридическое разъяснение того, что есть разбой. Охваченные коричневым угаром, фашисты твердо уверовали в свое право грабить и разбойничать. Они даже удивляются, даже негодуют, когда мы сопротивляемся и бьем их. По мнению фашистов, мы воюем совершенно не по правилам.
Пять тысяч шестьсот пятьдесят пять писем немецких солдат, приподнимающих завесу над гитлеровским фронтом и тылом. Письма, красноречиво подтверждающих неудачу блицкрига. Фашисты разгромлены под Москвой. Не удалось им с ходу захватить и Ленинград. Отборные дивизии основательно завязли в болотах. Для фашистского рейха, для его грабь-армии наступают тяжелые времена. Они еще хорохорятся, совершают кровавые оргии, но в пьяных бандитских песнях чувствуется надрыв, пессимизм, а порой и безнадежное отчаяние. Вот выдержки из их писем:
«Нам опять пришлось пережить много тяжелых и жутких часов».
«Третий день бьет советская артиллерия. Сплошной ад. Много убитых».
«Вши. От них никакого спасения».
«Наши морды в грязи и порохе. Не умывались 18 дней».
«Сегодня опять не будет еды. Кухня разбита».
«Бесчисленные партизаны причиняют нам большие потери».
«Невыносимые холода. Минус тридцать пять по Цельсию. Обмундирование летнее».
«Русские бушуют всю ночь. А сегодня начался такой огонь, как будто наступил конец света».
«Нужно иметь счастье, даже много счастья, чтобы уцелеть в этой войне».
Но счастья не предвидится. «В течение семи ночей русские обстреливают с двух сторон. Стрельба продолжается и днем. Место, в котором мы лежим, настоящий ад. Мы окружены. Наш взвод совсем растаял. Лучших из лучших мы уже недосчитываемся».
Солдат 506 полка 291 дивизии Вальтер Шель пишет на родину: «Дорогие Пеги и Ганс, сообщаю, что я еще жив, но не совсем здоров. У меня такой понос, что не приходится застегивать штаны. Отчего это, не знаю, на нервной почве или от плохой пищи. Обращаться к врачу все равно, что к корове. Он сидит в блиндаже, а мы в снегу».
Да, невесело. Животы расстраиваются. Нервишки пошаливают. А ведь вначале все рисовалось в радужных красках. Восточный поход? Простая прогулка. Победный марш. Блицкриг. . Так полагал и лейтенант Рихард Топп. Свой дневник он начинает с похождений во Франции. То были поистине райские денечки. Топп подробно перечисляет места, в которых побывал. Пишет, что делал, с кем встречался. Педантично перечисляет сколько чего съел и выпил, со сколькими девочками любезничал. Фашистское нашествие на Советский Союз возбудило в нем необыкновенный прилив спеси и фанфаронства: «Честолюбивые мечты, желание ясности, поиски уравнения - все это для меня включается в понятие - полевая часть».
Однако, чем ближе к фронту, тем меньше ясности. На душе кошки скребут. В дневнике меланхоличная запись: «Кто знает, когда пробьет мой час!» Тем не менее храбрится: «Мы делаем свои сердца твердыми и крепкими. Мы - готовы!»
На одной из станций он видит эшелон с русскими военнопленными. Измученные люди вызывают в нем ярость: «Никакого сострадания. Никакой гуманности. Все во мне дрожит от злобы и негодования. Кончики пальцев зудят от желания взяться за приклад».
Отвага умопомрачительная. Перед ним безоружные люди, и он, видите ли, нисколечко не испугался их. Но вот и фронт. Бравада улетучивается, гаснет, как спичка на ветру. Одиннадцатого сентября 1941 года Топп отмечает: «Ночи под крышей кончились. Начинается окопная жизнь».
Ничего хорошего она не сулит, однако он все еще резонерствует: «Нигде нельзя в такой мере увидеть внутреннее величие наряду со скрытой трусостью, как в окопе».
День ото дня хуже и хуже. Размышлять, философствовать недосуг, все заботы о спасении своей шкуры. Записи идут в скупом телеграфном стиле: «Зарываемся в землю». «Лежим в своих окопах». «Дождь, плащ-палатки не спасают». «Наступает холодная неуютная ночь».
Сильно потрепанное подразделение отводят на отдых. «Это дает ощущение счастья», - отмечает Топп в своем дневнике.
Счастья мнимого, эфемерного. И снова телеграфный стиль. Никакого желания ясности, никаких поисков равновесия. И честолюбие побоку. Главное - выжить, уцелеть: «Многие солдаты оставили здесь свои кости». «Утром атака собственных самолетов на наши позиции». «Голод». «Отход». «Срочно требуются запасные кальсоны». «Тяжелые потери». «Мы лежим под огнем». «Господи, спаси и помилуй». «Но спасения нет: адский огонь!”
На этом дневник обрывается. Честолюбие? Жажда отличий и наград? Мечты о блистательной карьере? О пышном параде на Невском проспекте? Увы, мечты несбыточные. Вместо железных есть, оказывается, и кресты березовые, и колы осиновые.
К исходу ноября 1941 года фашисты потеряли под Ленинградом 216 тысяч убитыми и ранеными. Сбито и уничтожено на земле 1484 самолета. Захвачено 759 орудий, 679 танков, много стрелкового оружия и боеприпасов. Практика, в общем, говорит, что возвышенные мысли о фюрере не спасают от русского адского огня.
Волей-неволей приходится кидаться в мистику, среди немецких военнослужащих распространяются всякого рода амулеты, ладанки, изображения ангелов-хранителей. Ефрейтор Герман Вейвильд, получивший березовый крест под Войбокало, хранил у себя «Охранную грамоту». «Кто переписал это и имеет при себе, - значится в этом сакраментальном документе, - тому ничего не повредит. В него не попадет вражеская пуля, ибо его хранит бог. С ним ничего не произойдет. Орудия и шпаги, пистолеты и винтовки - все должно замолчать по указанию архангела Михаила. Тот, кто имеет при себе эту грамоту, тот защищен от всяких опасностей. Кто не верит этому, пусть перепишет грамоту, повесит собаке на шею и выстрелит в упор. Собака останется невредимой, и сомнение исчезнет. У кого есть эта грамота, тот не попадет в плен и не будет ранен врагом. Его тело и внутренности не будут повреждены”.
Не очень грамотно, зато обнадеживающе. Таковы они, немцы, разбойничающие с изображением архангела Михаила за пазухой. Суеверные, ограниченные, оболваненные мозги. Черствые, жестокие, кованные из «немецкого железа» сердца.
25.10.1941 г.
Мы находимся в 90 км от Москвы, и это стоило нам много убитых. Русские оказывают ещё очень сильное сопротивление, обороняя Москву, это можно легко представить.
(Из писем солдата Сим3.12.1941 г.
(Из письма солдата Е. Зейгардта брату Фридриху, г. Гофсгуст.)она Баумера.)
30.11.1941 г.
Моя любимая Цылла. Это, право говоря, странное письмо, которое, конечно, никакая почта не пошлёт никуда, и я решил отправить его со своим раненым земляком, ты его знаешь – это Фриц Заубер. Мы вместе лежали в полковом лазарете, и теперь я возвращаюсь в строй, а он едет на родину. Пишу письмо в крестьянской хате. Все мои товарищи спят, а я несу службу. На улице страшный холод, русская зима вступила в свои права, немецкие солдаты очень плохо одеты, мы носим в этот ужасный мороз пилотки и всё обмундирования у нас летнее. Каждый день приносит нам большие жертвы. Мы теряем наших братьев, а конца войны не видно и, наверное, не видеть мне его, я не знаю, что со мной будет завтра, я уже потерял все надежды возвратиться домой и остаться в живых. Я думаю, что каждый немецкий солдат найдёт себе здесь могилу. Эти снежные бури и необъятные поля, занесённые снегом, наводят на меня смертельный ужас. Русские победить невозможно, они…
(Из письма Вильгельма Эльмана.)
5.12.1941 г.
На этот раз мы будем справлять Рождество в русском “раю”. Мы находимся опять на передовых, тяжелые у нас дни. Подумай только, Людвиг Франц убит. Ему попало в голову. Да, дорогой мой Фред, ряды старых товарищей всё редеют и редеют. В тот же день, 3.12, потерял ещё двух товарищей из моего отделения… Наверное, скоро нас отпустят; нервы мои совсем сдали. Нойгебауэр, очевидно, не убит, а тяжело ранен. Фельдфебель Флейсиг, Сарсен и Шнайдер из старой первой роты тоже убиты. Также и старый фельдфебель Ростерман. 3.12 погиб также наш последний командир батальона подполковник Вальтер. Ещё ранен Анфт. Бортуш и Коблишек, Мущик, Каскер, Лейбцель и Канрост тоже убиты.
(Из письма унтер-офицера Г. Вейнера своему другу Альфреду Шеферу.)
5.12.1941 г.
Милая тетушка, присылай нам побольше печенья, потому что хуже всего тут с хлебом. Ноги я уже немного обморозил, холода здесь очень сильные. Многие из моих товарищей уже ранены и убиты, нас всё меньше и меньше. Один осколок попал мне в шлем, и на мину я тоже успел наскочить. Но пока я отделался счастливо.
(Из письма солдата Эмиля Нюкбора.)
8.12.1941 г.
Из-за укуса вшей я до костей расчесал тело и настолько сильно, что потребовалось много времени, пока всё это зажило. Самое ужасное – это вши, особенно ночью, когда тепло. Я думаю, что продвижение вперёд придётся прекратить на время зимы, так как нам не удастся предпринять ни одного наступления. Два раза мы пытались наступать, но кроме убитых ничего не получали. Русские сидят в хатах вместе со своими орудиями, чтобы они не замёрзли, а наши орудия стоят день и ночь на улице, замерзают и в результате не могут стрелять. Очень многие солдаты обморозили уши, ноги и руки. Я полагал, что война
закончится к концу этого года, но, как видно, дело обстоит иначе… Я думаю, что в отношении русских мы просчитались.
(Из письма ефрейтора Вернера Ульриха к своему дяде в г. Арсендорф)
9.12.1941 г.
Мы продвигаемся вперёд донельзя медленно, потому что русские защищаются упорно. Сейчас они направляют удары в первую очередь против сёл, - они хотят отнять у нас кров. Когда нет ничего лучшего, - мы уходим в блиндажи.
(Из письма ефрейтора Экарта Киршнера)
11.12.1941 г.
Вот уже более недели мы стоим на улице и очень мало спим. Но так не может продолжаться длительное время, так как этого не выдержит ни один человек. Днём ещё ничего, но ночь действует на нервы…
Сейчас стало немного теплее, но бывают метели, а это ещё хуже мороза. От вшей можно взбеситься, они бегают по всему телу. Лови их утром, лови вечером, лови ночью, и всё равно всех не переловишь. Всё тело зудит и покрыто волдырями. Скоро ли придёт то время, когда выберешься из этой проклятой России? Россия навсегда останется в памяти солдат.
(Из письма солдата Хасске к своей жене Анне Хасске)
13.12.1941 г.
Сокровище моё, я послал тебе материи и несколько дней назад – пару ботинок. Они коричневые, на резиновой подошве, на кожаной здесь трудно найти. Я сделаю всё возможное и буду присылать всё, что сколько-нибудь годится.
(Из письма ефрейтора Вильгельма Баумана жене)
26.12.1941 г.
Рождество уже прошло, но мы его не заметили и не видели. Я вообще не думал, что мне придётся быть живым на Рождество. Две недели тому назад мы потерпели поражение и должны были отступать. Орудия и машины мы в значительной части оставили. Лишь немногие товарищи смогли спасти самую жизнь и остались в одежде, которая была у них на теле. Я буду помнить это всю свою жизнь и ни за что не хотел бы прожить это ещё раз…
Пришли мне, пожалуйста, мыльницу, так как у меня ничего не осталось.
(Из письма ефрейтора Утенлема семье в г. Форицхайм, Баден)
27.12.1941 г.
В связи с событиями последних 4 недель я не имел возможности писать вам… Сегодня я потерял все свои пожитки, я всё же благодарю бога, что у меня ещё остались мои конечности. Перед тем, что я пережил в декабре, бледнеет все бывшее до сих пор. Рождество прошло и я надеюсь, что никогда в моей жизни мне не придётся пережить ещё раз такое Рождество. Это было самое несчастное время моей жизни… Об отпуске или смене не приходится и думать, я потерял все свои вещи, даже самое необходимое в последнем обиходе. Однако не присылайте мне ничего лишнего, так как мы должны теперь всё таскать на себе, как пехотинцы. Пришлите лишь немного писчей бумаги и бритву, но простую и дешёвую. Я не хочу иметь с собой ничего ценного. Какие у меня были хорошие вещи и всё пошло к чёрту!... Замученные вшами мы мёрзнем и ведём жалкое существование в примитивных условиях, к тому же без отдыха в боях.
Не подумайте, что я собираюсь ныть, вы знаете, что я не таков, но я сообщаю вам факты. Действительно, необходимо много идеализма, чтобы сохранять хорошее настроение, видя, что нет конца этому состоянию.
(Из письма обер-ефрецтора Руска своей семье в г. Вайль, Баден)
6.09.1942 г.
Сегодня воскресенье, и мы, наконец, можем постирать. Так как моё бельё всё завшивело, я взял новое, а также и носки. Мы находимся в 8 км от Сталинграда, и я надеюсь, в следующее воскресенье мы будем там. Дорогие родители, всё это может свести с ума: по ночам русские лётчики, а днём всегда свыше 30 бомбардировщиков с нашей стороны. К тому же гром орудий.
(Из письма солдата 71 пд Гергардта (фамилия неразборчива))
8.09.1942 г.
Мы находимся на позициях в укреплённой балке западнее Сталинграда. Мы уже продвинулись до стен предместья города, в то время как на других участках немецкие войска уже вошли в город. Нашей задачей является захват индустриальных кварталов северной части города и продвижение до Волги. Этим должна завершиться наша задача на данный период. До Волги отсюда остаётся ещё 10 км. Мы надеемся, конечно, что в короткий срок возьмём город, имеющий большое значение для русских и который они так упорно защищают. Сегодня наступление отложили до завтра; надеюсь, что мне не изменит солдатское счастье, и я выйду из этого наступления живым и невредимым. Я отдаю свою жизнь и здоровье в руки Господа Бога и прошу его сохранять и то и другое. Несколько дней тому назад нам сказали, что это будет наше последнее наступление, и тогда мы перейдём на зимние квартиры. Дай бог, чтобы это было так! Мы так измотались физически, так ослабли здоровьем, что крайне необходимо вывести нашу часть из боя. Мы должны были пройти через большие лишения и мытарства, а питание у нас было совершенно недостаточным. Мы все истощены и полностью изголодали, а поэтому стали бессильными. Я не думаю, что наша маленькая Ютхен голодает дома, как её папа в этой гадкой России. В своей жизни мне приходилось несколько раз голодать в мои студенческие годы, но я не знал, что голод может причинять такие страдания. Я не знал, что можно целый день думать о еде, когда нет ничего в хлебной сумке.
(Из неотправленного письма ефрейтора Ио Шваннера жене Хильде)
26.10.1941 г.
Сижу на полу в русском крестьянском доме. В этой тесноте собралось 10 товарищей из всех подразделений. Можешь представить себе, какой тут шум. Мы находимся у автострады Москва – Смоленск, неподалёку от Москвы.
Русские сражаются ожесточённо и яростно за каждый метр земли. Никогда ещё бои не были так жестоки и тяжелы, и многие из нас не увидят уже родных.
(Из письма солдата Рудольфа Руппа своей жене.)
***
15.11.1941 г.
Мы здесь уже пять дней, работаем в две смены, и пленные работают с нами. У нас развелось очень много вшей. Прежде поймаешь когда одну, когда три, а вчера я устроил на них облаву. Как ты думаешь, милая мама, сколько я поймал их в своём свитере? 437 штук…
Я всё вспоминаю, как отец рассказывал про войну 1914-1918 г., - теперешняя война ещё похуже. Всего я написать не могу, но когда я вам расскажу об этом, у вас глаза полезут на лоб…
(Из письма фельдфебеля Отто Клиема.)
3.12.1941 г.
Вот уже более трёх месяцев я нахожусь в России и многое уже пережил. Да, дорогой брат, иногда прямо душа уходит в пятки, когда находишься от проклятых русских в каких-нибудь ста метрах и около тебя рвутся гранаты и мины.
(Из письма солдата Е. Зейгардта брату Фридриху, г. Гофсгуст.)
3.12.1941 г.
Хочу сообщить тебе, дорогая сестра, что я 26.12 сбил русский самолёт. Это большая заслуга, за это я, наверное, получу железный крест первой степени. Пока мне повезло взять себе с этого самолёта парашют. Он из чистого шёлка. Наверное, я привезу его целым домой. Ты тоже получишь от него кусок, из него получится отличное шёлковое бельё… Из моего отделения, в котором было 15 человек, осталось трое…
(Из писем унтер-офицера Мюллера сестре.)
